Новорожденный во сне корчится и кряхтит: Почему новорожденный кряхтит во сне? Причины, методы решения проблемы, советы врачей

9) Мама или основной опекун должны покинуть дом.

Решите, кто из родителей (если их 2) с наибольшей вероятностью превратится в эмоциональное желе при звуке плача своего ребенка (обычно это мама). Эмоциональный желеобразный родитель должен выйти из дома и оставить все дела своему более стойкому коллеге. Многие родители считают, что им нужно сидеть в коридоре, свернувшись клубочком в позе эмбриона, и плакать со своим ребенком до слез в качестве своего рода покаяния за то, что они не научили ребенка засыпать.Плач в коридоре служит только тому, чтобы сделать вас несчастным. Хуже того, это создает возможность темным чувствам вины запутать ваше мышление. «Я чувствую себя ужасно! Может быть, я просто уложу его спать в последний раз?» Отступничество не решит никаких проблем и, что еще хуже, гарантирует вам еще еще слез в будущем. Хороший способ избежать отступления — просто предоставить это своему партнеру и уйти.

10) Подтвердить проверку и консоль или полное исчезновение.

Лично я рекомендую метод полного угашения или метод Вайсблюта. Однако, поскольку мне не удалось найти никаких исследований, подтверждающих мою теорию о том, что этот метод приводит к меньшему плачу, вы можете рассмотреть оба варианта и определить, какой из них лучше всего подходит для вас.

Если вы начнете процесс ИТ-директора, планируя Ферберизовать или проверить и утешить, и ПОТОМ определите, что ваши визиты ухудшают ситуацию, вы МОЖЕТЕ переключиться на метод полного расширения Вайсблюта.Однако НЕ ПЕРЕКЛЮЧАЙТЕСЬ с метода полного расширения Weissbluth НА Ferber или проверьте и утешьте, так как это обычно приводит к МНОГО ПЛАКАТ!

11) Cry it out не означает ночное отлучение от груди.

ЕСЛИ ваш ребенок ел/кормил грудью ночью, вам нужно будет кормить/кормить ребенка грудью, когда он проснется. CIO — не лучший способ отказаться от ночных кормлений, так как голодные дети будут плакать A TON . Если ваш ребенок ел в предсказуемое время, кормите его тогда, когда он будет есть «регулярно».Если ваш ребенок просыпается с плачем в 90 448 других 90 449 раз, чем когда бы он регулярно ел, то я рекомендую вам не ходить к ним.

Если ваш ребенок раньше спал, приклеившись к вашей груди (не смейтесь, это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО распространенная проблема), то отличить крик о внимании от крик о еде будет непросто. Вам нужно будет прислушаться к своему ребенку и своей интуиции и принять максимально возможное решение. Я бы посоветовал вам как можно лучше распределить кормления. Например, если вы кормите ребенка грудью в 18:30, я бы не стал предлагать больше еды, скажем, до 23:00.Если вы снова кормите грудью в 23:00, то потенциально следующее кормление можно разумно ожидать в 3:00. Однако это не жесткие и быстрые правила, прислушивайтесь к своей интуиции. Он почти всегда дает вам хороший совет.

12) Уложить ребенка спать. Или не делайте этого.

По моему опыту, ключ к обучению сну — укладывать ребенка спать в ВРЕМЯ ОТБОЯ . Если вы кормите своего ребенка ночью 90 439 ПОСЛЕ 90 440 этого момента, обычно нормально, если он засыпает у вас на руках, а затем возвращается в свою кроватку.Я не обнаружил, что очень важно разбудить ребенка настолько, чтобы «уложить его спать» в 2 часа ночи. Однако, если они органически не засыпают во время кормления, я бы не советовал вам укачивать их на руках намеренно и ПОТОМ укладывать их спать.

13) Когда ребенок рано просыпается?

CIO очень эффективен перед сном, потому что существует ряд биологических факторов, из-за которых вашему ребенку очень трудно бодрствовать в это время.Однако, если ваш ребенок просыпается очень рано утром (в 4:00 или 5:00), если позволить ему плакать, он почти никогда не заснет снова. Если ваш ребенок просыпается очень рано и, кажется, не засыпает снова (прошло более 20 минут), то для вас настало утро. Это ужасно, но обычно временно. Возможно, вы захотите предложить ребенку перекусить, посадить его на качели или вернуть ребенка в свою постель. Иногда эти варианты покупают всем еще несколько часов или сна.Но плач вряд ли сделает что-то продуктивное.

14)

Если вы начали этот путь, то почти во всех случаях самое худшее, что вы можете сделать, это сдаться на полпути. Ночь №1 будет стрессовой для всех. Но что произойдет, если вы пойдете к своему ребенку, чтобы укачать/покормить его после 45 минут плача? Вы не позволили им понять, как заснуть, не укачивая и не кормя грудью. Но вы, , научили их, что если они будут плакать 45 минут, вы придете и будете укачивать или кормить их, пока они не заснут.Это означает, что в следующий раз, когда вы попытаетесь выплакаться (и поверьте мне, в следующий раз будет ПОЧТИ ВСЕГДА ), это будет дольше и грубее, чем сейчас.

Правда в том, что существует тысяча часто задаваемых вопросов о ИТ-директоре, но я сузил их до нескольких горячих вопросов, на которые я ответил ниже:

1. Как долго будет продолжаться плач?

   Я полагаю, что «это зависит» не особенно полезный ответ. Если вы будете следовать всем моим советам, то обычно обнаружите, что дети будут плакать примерно 1 час перед сном в ночь № 1, ~ 20 минут ночью № 2 и 10 минут ночью № 3.Они могут продолжать ворчать перед сном, но обычно это длится всего несколько минут. Некоторые младенцы будут только плакать перед сном. Некоторые периодически просыпаются и плачут по 20-30 минут в течение ночи. Пока вы не пытаетесь отучить ребенка от груди через CIO, ночной плач обычно прекращается после ночи № 1.

2. Когда я смогу уложить улыбающегося ребенка перед сном?

   Когда вы улыбаетесь, когда чистите туалеты? Никогда? Ну вот и твой ответ.Большинству детей не понравится время сна, пока они не станут достаточно взрослыми, чтобы иметь своих СОБСТВЕННЫХ детей, и в этот момент это быстро станет любимой частью их дня.

3. Я плохой родитель?

   Не знаю, ты ? Я не верю, что директор по информационным технологиям делает вас плохим родителем. Я верю, что вы перепробовали все, что могли, чтобы не допустить, чтобы ваш ребенок плакал. И что ничего не получалось. И никто не спит. Я также верю, что вся ваша семья будет счастливее и здоровее, когда вы все сможете выспаться ночью.Выплакаться — это облом, и никому не нравится это делать. Но 3 ночи несчастного ребенка — достойный компромисс.

4. Можно ли использовать CIO и для сна?

   Это целая отдельная тема, о которой я напишу в будущем. Я не рекомендую заниматься дневным сном, пока ПОСЛЕ ночного сна не установится. Так что на данный момент сосредоточьтесь на том, чтобы разобраться со сном и позвольте вещам установиться в позитивный и предсказуемый режим сна, прежде чем вы начнете возиться с дневным сном.

5. Они не запутаются, если я оставлю (качание, кормление грудью, соску) для сна, но не перед сном?

   Различные части мозга регулируют день и день.ночной сон, чтобы вы не напортачили, засыпая во время дневного сна, а затем используя CIO перед сном. Многие люди считают, что им нужно заниматься сразу за весь день, но я не рекомендую этого делать. Разбор дневного сна, как правило, занимает некоторое время и включает в себя довольно много плача, а не дремоты. Дети, которые не спят, переутомляются. Переутомленные дети плачут перед сном. Много. Таким образом, чтобы свести к минимуму плач, вы должны работать над тем, чтобы у вас был ОТЛИЧНЫЙ сон (любыми необходимыми средствами), чтобы ваш ребенок хорошо отдохнул перед сном CIO.Как только ночной сон наладится, разобраться с дневным сном становится легче (потому что хорошо отдохнувшие дети спят лучше), поэтому я рекомендую СНАЧАЛА сосредоточиться на ночном сне, прежде чем переходить к битвам за дневной сон.

6. Если я не могу использовать CIO для ночного отлучения от груди, как

   DO мне отказаться от ночных кормлений?

   Как только вы перестанете плакать перед сном и все станет немного более предсказуемым, вы можете использовать эти щадящие методы ночного отлучения от груди, чтобы постепенно отказаться от ночных кормлений.Плохая новость заключается в том, что в зависимости от возраста вашего ребенка и количества кормлений это может занять 1-3 недели. Хорошей новостью является то, что это удивительно эффективно и без слез.

7. Что, если моего ребенка вырвет?

   Некоторые дети могут быть настолько возбуждены, что их тошнит. Хреново, когда такое происходит. Вам нужно будет тихо подойти к ним, убрать их и принести им свежие пижамы / постельные принадлежности, в идеале с как можно меньшим количеством света и суеты. Положите их обратно в постель, используйте свои слова и уходите.

У кого-нибудь есть опыт, которым он хотел бы поделиться? Приветствуются слова мудрости, добрые советы и извлеченные уроки!

Sundance 2022: Mars One, Gentle, Клондайк | Фестивали и награды

«В этом виде спорта важны пропорции. Равновесие», — говорит ее тренер и бойфренд Адам (Дьёрдь Турос, реальный тренер пяти чемпионов мира) фанату после того, как Эдина выиграла место для участия в чемпионате мира. Он имеет в виду баланс силы между верхней и нижней частью тела, но эта линия предполагает большую метафору между балансом физической и эмоциональной силы, необходимой для того, чтобы прожить жизнь невредимым.

Не имея спонсора для оплаты обучения, пара ищет альтернативные средства. Нервы Адама выходят из строя во время прослушивания в стриптиз-клубе, поэтому Эдина начинает продавать свое тело мужчинам не обязательно для полового акта, а в целях фетиша. Здесь она находит неожиданную эмоциональную связь, которая выбивает ее из столь долгожданного равновесия. Чаба Кристик великолепен в роли ее возлюбленного Кристиана, хотя его профессиональный стиль игры иногда кажется несовместимым с натурализмом Чонки.

Как и в прошлогодней драме для взрослых «Удовольствие», сорежиссеры Немес и Чуя почти клинически изображают физическую силу бодибилдинга.Тренировки перемежаются повсюду: тело Чонки напрягается и корчится среди металлического тренировочного оборудования, камера фиксируется на ее набухших мышцах и затрудненном дыхании. Они контрастируют с кадрами более безмятежной Эдины на природе, находящей покой, которого ей не хватает в профессиональной жизни. Снимок ее головы, лежащей среди сотен маленьких цыплят, может легко показаться глупым, но соблазнительное спокойствие Чонки делает его трансцендентным.

Хотя ритмы фильма иногда слишком близки к «Рестлеру» Даррена Аронофски, благоговение создателей фильма перед тем, что делает бодибилдинг уникальным видом спорта, и захватывающее выступление Чонки удерживают «Нежный» на своем собственном пути.

Напротив, украинская драма сценариста и режиссера Марины Эр Горбач «Клондайк» начинается не с хныканья, а с треска. Действие происходит в первые дни войны на Донбассе и вдохновлено настоящей катастрофой рейса Mh27 17 июля 2014 года, в которой погибли 280 пассажиров и 15 членов экипажа. гостиная.

WashingtonPost.com: Bloodchild и другие истории

Глава первая: Дитя крови

Моя последняя ночь детства началась с визита домой. Сестра Т’Гатой дала нам два стерильных яйца. Т’Гатой подарил одну моей матери, брату и сестрам. Она настояла, чтобы я съел другую в одиночестве. Это не имело значения. Этого было еще достаточно, чтобы все чувствовали себя хорошо.Почти все. Моя мать ничего бы не взяла. Она сидела, наблюдая, как все дрейфуют и мечтают без нее. Большую часть времени она наблюдала за мной.

Я лежал на длинном бархатном боку Т’Гатоя, время от времени потягивая яйцо и удивляясь, почему моя мать отказывает себе в таком безобидном удовольствии. Меньше ее волос было бы седым, если бы она баловалась время от времени. Яйца продлили жизнь, продлили энергию. Мой отец, который ни разу в жизни не отказался ни от одного из них, прожил более чем в два раза дольше, чем должен был.И к концу своей жизни, когда ему следовало бы сбавить обороты, он женился на моей матери и стал отцом четверых детей.

Но моя мать, казалось, довольствовалась старением раньше, чем это было необходимо. Я видел, как она отвернулась, когда несколько конечностей Т’Гатой притянули меня ближе. Т’Гатой нравилось тепло нашего тела, и она пользовалась им всякий раз, когда могла. Когда я был маленьким и больше времени проводил дома, моя мать пыталась объяснить мне, как вести себя с Т’Гато — как быть почтительным и всегда послушным, потому что Т’Гатой был тликским правительственным чиновником, ответственным за заповедник, и, таким образом, наиболее важно иметь дело непосредственно с терранами.Моя мать сказала, что для меня большая честь, что такой человек решил войти в семью. Моя мать была наиболее официальной и строгой, когда лгала.

Я понятия не имел, почему она лгала, или даже о чем она лгала. Для меня было честью иметь Т’Гатой в семье, но вряд ли это было новостью. Т’Гатой и моя мать дружили всю жизнь моей матери, и Т’Гатой не была заинтересована в том, чтобы ее почитали в доме, который она считала своим вторым домом. Она просто вошла, забралась на один из своих специальных диванов и позвала меня, чтобы согреть ее.Было невозможно вести себя с ней официально, лежа против нее и слушая, как она, как обычно, жалуется на то, что я слишком худой.

«Тебе лучше, — сказала она на этот раз, ощупывая меня шестью или семью конечностями. — Ты наконец-то набираешь вес. Худощавость опасна». Ощупывание незаметно изменилось, превратилось в серию ласк.

— Он еще слишком худой, — резко сказала мама.

Т’Гатой приподняла голову и, возможно, на метр тела над диваном, как будто села. Она посмотрела на мою мать, и моя мать с морщинистым старческим лицом отвернулась.

«Лиен, я бы хотел, чтобы ты забрала то, что осталось от яйца Гана».

«Яйца для детей», — сказала мама.

«Они для семьи. Пожалуйста, возьми их».

Невольно послушная, моя мать взяла его у меня и поднесла ко рту. В усохшей упругой оболочке осталось всего несколько капель, но она их выдавила, проглотила, и через несколько мгновений некоторые морщинки напряжения начали разглаживаться на ее лице.

— Это хорошо, — прошептала она.«Иногда я забываю, как это хорошо».

«Вы должны взять больше», — сказал Т’Гато. Почему ты так спешишь состариться?»

Моя мать ничего не сказала.

«Мне нравится, что я могу приходить сюда, — сказал Т’Гатой. — Благодаря тебе это место стало убежищем, но ты не позаботишься о себе»

Т’Гатой преследовали снаружи. Ее люди хотели, чтобы нас стало больше. Только она и ее политическая фракция стояли между нами и ордами, которые не понимали, зачем существует Заповедник — почему за любого терранца нельзя ухаживать, платить, призывать, каким-то образом сделать доступным для них.Или они понимали, но в своем отчаянии им было все равно. Она раздала нас отчаявшимся и продала богатым и влиятельным за их политическую поддержку. Таким образом, мы были необходимостью, символами статуса и независимым народом. Она наблюдала за объединением семей, положив конец последним остаткам прежней системы разделения терранских семей в угоду нетерпеливой Тлик. Я жил на улице с ней. Я видел отчаянное рвение в том, как некоторые люди смотрели на меня. Было немного страшно осознавать, что только она стоит между нами и тем отчаянием, которое могло так легко поглотить нас.Моя мать иногда смотрела на нее и говорила мне: «Позаботься о ней». И я вспоминал, что она тоже была снаружи, видела.

Теперь Т’Гатой четырьмя своими конечностями оттолкнула меня от нее на пол. — Давай, Ган, — сказала она. , согрей меня».

«Ничто не может купить его у меня». Трезвая, она не позволила бы себе говорить о таких вещах.

— Ничего, — согласился Т’Гатой, подшучивая над ней.

— Ты думал, я продам его за яйца? За долгую жизнь? За сына?

— Ни за что, — сказал Т’Гатой, поглаживая мамины плечи и играя с ее длинными седеющими волосами.

Я хотел бы прикоснуться к маме, разделить с ней этот момент. Она бы взяла меня за руку, если бы я прикоснулся к ней сейчас. Освобожденная яйцом и укусом, она улыбнется и, возможно, скажет то, что давно сдерживала. Но завтра она вспомнит все это как унижение. Я не хотел быть частью памятного унижения.Лучше всего просто молчать и знать, что она любила меня, несмотря на долг, гордость и боль.

«Суан Хоа, сними с нее туфли, — сказал Т’Гатой. — Скоро я снова ее ужалю, и она сможет спать».

Моя старшая сестра повиновалась, пьяно покачиваясь и вставая. Закончив, она села рядом со мной и взяла меня за руку. Мы всегда были единым целым, она и я.

Моя мать прислонилась затылком к нижней части тела Т’Гатоя и попыталась под этим невозможным углом заглянуть в широкое круглое лицо.— Ты снова собираешься меня ужалить?

— Да, Лиен.

— Я посплю до завтрашнего полудня.

«Хорошо. Тебе это нужно. Когда ты спал в последний раз?»

Моя мать издала бессловесный звук раздражения. — Я должна была наступить на тебя, когда ты был еще достаточно маленьким, — пробормотала она.

Между ними была старая шутка. Они вроде как выросли вместе, хотя Т’Гатой при жизни моей матери не был настолько мал, чтобы на него мог наступить любой землянин. Она была почти в три раза старше моей матери, но все еще оставалась молодой, когда моя мать умерла от старости.Но Т’Гатой и моя мать встретились, когда Т’Гатой вступал в период быстрого развития — что-то вроде тликской юности. Моя мать была еще ребенком, но какое-то время они развивались с одинаковой скоростью и не имели лучших друзей, чем друг у друга.

Т’Гатой даже познакомил мою мать с человеком, который стал моим отцом. Мои родители, довольные друг другом, несмотря на разный возраст, поженились, когда Т’Гатой занялась семейным делом — политикой. Они с мамой стали меньше видеться.Но незадолго до рождения моей старшей сестры моя мать пообещала Т’Гатою одного из своих детей. Ей пришлось бы отдать кого-то из нас, а Т’Гатой она предпочитала какому-то незнакомцу.

Прошли годы. Т’Гатой путешествовал и увеличивал свое влияние. Заповедник уже принадлежал ей к тому времени, когда она вернулась к моей матери, чтобы забрать то, что она, вероятно, считала справедливой наградой за свою тяжелую работу. Моей старшей сестре она сразу же понравилась, и она захотела быть избранной, но моя мать как раз подходила ко мне, и Т’Гатою нравилась идея выбирать младенца и наблюдать и участвовать во всех фазах развития.Мне сказали, что впервые я оказался в клетке внутри множества конечностей Т’Гатоя всего через три минуты после моего рождения. Через несколько дней я впервые попробовал яйцо. Я говорю это терранам, когда они спрашивают, боялся ли я ее когда-нибудь. И я рассказываю об этом Тлику, когда Т’Гатой предлагает им маленького терранского ребенка, а они, встревоженные и невежественные, требуют подростка. Даже мой брат, который каким-то образом вырос в страхе и недоверии к тликам, вероятно, мог бы спокойно войти в одну из их семей, если бы его усыновили достаточно рано.Иногда я думаю, что ради него он должен был быть. Я посмотрел на него, растянувшегося на полу через всю комнату, его глаза были открыты, но остекленели, когда он увидел свой сон о яйце. Что бы он ни чувствовал к тликам, он всегда требовал свою долю яиц.

— Лиен, ты можешь встать? — внезапно спросил Т’Гатой.

«Встань, — сказала мама, — я думала, что засну».

«Позже. Снаружи что-то не так». Клетка внезапно исчезла.

«Какой?»

«Вставай, Лиен!»

Моя мать узнала ее тон и встала как раз вовремя, чтобы ее не швырнули на пол.Т’Гатой отшвырнул ее трехметровое тело с дивана к двери и вылетел на полной скорости. У нее были кости — ребра, длинный позвоночник, череп, по четыре набора костей конечностей на сегмент. Но когда она двигалась таким образом, извиваясь, бросаясь в контролируемые падения, приземляясь на бегу, она казалась не только бескостной, но и водной — нечто, плавающее в воздухе, как будто это вода. Мне нравилось наблюдать за ее движениями.

Я оставил сестру и пошел за ней к выходу, хотя и не очень твердо стоял на ногах.Лучше было бы сидеть и мечтать, а еще лучше найти девушку и разделить с ней сон наяву. Когда-то, когда тлики видели в нас не более чем удобных, больших, теплокровных животных, они держали нас вместе, самцов и самок, и кормили нас только яйцами. Таким образом, они могли быть уверены, что получат еще одно наше поколение, как бы мы ни пытались продержаться. Нам повезло, что ненадолго. Еще несколько поколений, и мы были бы не более чем удобными большими животными.

— Держи дверь открытой, Ган, — сказал Т’Гатой.— И скажи семье, чтобы не подходили.

«Что такое?» — спросил я.

«Н’Тлик.»

Я прижался к двери. «Здесь? Один?»

«Полагаю, он пытался дотянуться до телефонной будки». Она пронесла мужчину мимо меня, потеряв сознание, свернутая, как пальто, на некоторых конечностях. Он выглядел моложе — возможно, в возрасте моего брата — и был тоньше, чем должен был быть. То, что Т’Гатой назвал бы опасно худым.

«Ган, иди к телефонной будке», — сказала она. Она поставила мужчину на пол и начала снимать с него одежду.

Я не двигался.

Через мгновение она посмотрела на меня, ее внезапная неподвижность была признаком глубокого нетерпения.

«Пошлите Куи, — сказал я ей, — я останусь здесь. Может быть, я смогу помочь».

Она позволила своим конечностям снова начать двигаться, поднимая мужчину и стягивая его рубашку через голову. — Вы не хотите этого видеть, — сказала она. Тлик мог».

«Я знаю. Но пошлите Квай. Он не захочет быть здесь чем-то полезным. По крайней мере, я хочу попробовать.

Она посмотрела на моего брата — старше, крупнее, сильнее, наверняка больше способного помочь ей здесь. Теперь он сидел, прислонившись к стене, глядя на человека на полу с нескрываемым страхом и отвращением. Даже она видела, что он бесполезен.

«Qui, иди!» сказала она

Он не спорил. Он встал, немного покачнулся, затем выпрямился, испуганно трезвый.

«Этого человека зовут Брэм Ломас, — сказала она ему, читая по повязке мужчины. Я сочувственно потрогал собственную повязку.— Ему нужен Т’Хотгиф Тех. Ты слышишь?

— Брэм Ломас, Т’Хотгиф Тех, — сказал мой брат, — я ухожу. Он обошёл Ломаса и выбежал за дверь.

Ломас начал приходить в себя. Сначала он только застонал и судорожно схватился за пару конечностей Т’Гатоя. Моя младшая сестра, наконец очнувшись от своего яичного сна, приблизилась, чтобы посмотреть на него, пока моя мать не оттащила ее назад.

Т’Гатой снял с мужчины туфли, затем штаны, оставив ему две ее конечности, которые он мог схватить.За исключением нескольких последних, все ее конечности были одинаково ловкими. — На этот раз я не хочу спорить с тобой, Ган, — сказала она.

Я выпрямился. «Что мне делать?»

«Иди и зарежь животное, которое хотя бы вдвое меньше тебя».

«Бойня? Но я никогда…»

Она толкнула меня через всю комнату. Ее рост был эффективным оружием независимо от того, обнажила она жало или нет.

Я встал, чувствуя себя глупо из-за того, что проигнорировал ее предупреждение, и пошел на кухню.Может быть, я мог бы убить кого-нибудь ножом или топором. Моя мать вырастила несколько терранских животных для стола и несколько тысяч местных для меха. Т’Гатой, вероятно, предпочел бы что-нибудь местное. Возможно, ахти. Некоторые из них были подходящего размера, хотя у них было примерно в три раза больше зубов, чем у меня, и они очень любили их использовать. Моя мать, Хоа и Куи могли убить их ножами. Я никогда никого не убивал, никогда не резал животных. Я проводил большую часть времени с Т’Гатой, пока мои брат и сестры изучали семейный бизнес.Т’Гатой был прав. Я должен был пойти к телефонной будке. По крайней мере, я мог это сделать.

Я подошел к угловому шкафу, где мама хранила свой большой дом и садовый инвентарь. В задней части шкафа была труба, которая отводила сточные воды из кухни, но ее уже не было. Мой отец перенаправил сточные воды внизу еще до моего рождения. Теперь трубу можно было повернуть так, чтобы одна половина скользила вокруг другой и внутри можно было хранить винтовку. Это был не единственный наш пистолет, но самый доступный.Мне пришлось бы использовать его, чтобы застрелить одного из самых больших ахти. Тогда Т’Гатой, вероятно, конфискует его. Огнестрельное оружие в заповеднике было незаконным. Сразу после основания Заповедника произошли инциденты — терране стреляли в Тлика, стреляли в Н’Тлика. Это было до того, как началось воссоединение семей, до того, как каждый стал лично заинтересован в поддержании мира. Никто не стрелял в тлика ни при моей жизни, ни при жизни моей матери, но закон оставался в силе — для нашей защиты, как нам сказали. Были истории о целых терранских семьях, уничтоженных в отместку во время убийств.

Я подошел к клеткам и подстрелил самого большого ачти, которого смог найти. Это был красивый племенной кобель, и моя мать не была бы рада, если бы я его принесла. Но он был подходящего размера, а я торопилась.

Я перекинул длинное теплое тело ахти через плечо — радуясь, что часть набранного веса приходится на мышцы — и понес его на кухню. Там я положил пистолет обратно в тайник. Если Т’Гатой заметит раны ахти и потребует пистолет, я отдам его ей. В противном случае пусть остается там, где хотел мой отец.

Я повернулся, чтобы отнести ей ахти, но помедлил. Несколько секунд я стоял перед закрытой дверью, недоумевая, почему я вдруг испугался. Я знал, что произойдет. Раньше я его не видел, но Т’Гатой показывал мне схемы и рисунки. Она сделала! Конечно, я узнал правду, как только стал достаточно взрослым, чтобы понять ее.

И все же мне не хотелось идти в ту комнату. Я потратил немного времени, выбирая нож из резного деревянного ящика, в котором их хранила моя мама. Т’Гатой мог бы захотеть его, сказал я себе, из-за жесткой, покрытой густым мехом шкуры ахти.

«Ган!» — крикнула Т’Гатой резким от настойчивости голосом.

Я сглотнул. Я не представлял себе, что одно движение ноги может быть таким трудным. Я понял, что дрожу, и мне стало стыдно. Стыд заставил меня войти в дверь.

Я поставил ахти возле Т’Гатоя и увидел, что Ломас снова потерял сознание. Она, Ломас и я были в комнате одни — мама и сестры, наверное, послали, чтобы им не пришлось смотреть. Я им завидовал.

Но моя мать вернулась в комнату, когда Т’Гатой схватил ахти.Не обращая внимания на нож, который я ей предложил, она выпустила когти из нескольких своих конечностей и перерезала ахти от горла до ануса. Она посмотрела на меня, ее желтые глаза были полны решимости. — Держи этого человека за плечи, Ган.

Я в панике уставилась на Ломаса, понимая, что не хочу его трогать, не то что держать. Это не то же самое, что стрелять в животное. Не так быстро, не так милосердно и, как я надеялся, не так окончательно, но я ничего не хотел меньше, чем быть частью этого.

Моя мать вышла вперед. «Ган, держи его за правый бок», — сказала она.«Я буду держать его слева». И если бы он пришел в себя, он сбросил бы ее, даже не осознавая, что сделал это. Она была крошечной женщиной. Она часто удивлялась вслух, как она произвела на свет, по ее словам, таких «огромных» детей.

«Ничего, — сказал я ей, беря мужчину за плечи, — я сделаю это». Она зависла рядом.

«Не волнуйся, — сказал я, — я не пристыжу тебя. Тебе не обязательно оставаться и смотреть».

Она неуверенно посмотрела на меня, затем коснулась моего лица с редкой лаской. Наконец, она вернулась в свою спальню.

Т’Гатой с облегчением опустила голову. — Спасибо, Ган, — сказала она с вежливостью, скорее терранской, чем тлик. — Эта… она всегда находит для меня новые способы заставить ее страдать.

Ломас начал стонать и издавать сдавленные звуки. Я надеялся, что он останется без сознания. Т’Гатой приблизил ее лицо к своему, сосредоточившись на ней.

«Я жалила тебя так сильно, как только могла, — сказала она ему. — Когда это закончится, я ужалю тебя, чтобы ты заснул, и тебе больше не будет больно».

— Пожалуйста, — взмолился мужчина.Ждать . . .»

«Времени больше нет, Брэм. Я ужалю тебя, как только все закончится. Когда придет Т’Хотгиф!», она даст тебе яйца, чтобы помочь тебе исцелиться. Скоро это закончится.»

«Т’Хотгиф!» — закричал мужчина, напрягая мои руки.

«Скоро, Брэм». Т’Гатой взглянул на меня, затем приложил коготь к своему животу чуть правее середины, чуть ниже левого ребра. С правой стороны было движение — крошечные, казалось бы, случайные пульсации двигали его коричневую плоть, создавая вогнутость здесь, выпуклость там, снова и снова, пока я не увидел ритм и не понял, где будет следующий пульс.

Все тело Ломаса напряглось под когтями Т’Гатоя, хотя она просто уперлась ими в него, обвивая заднюю часть своего тела вокруг его ног. Он мог разорвать мою хватку, но не разорвать ее. Он беспомощно плакал, когда она использовала штаны, чтобы связать ему руки, а затем подняла его руки над головой, чтобы я могла встать на колени на ткань между ними и приколоть их на место. Она закатала его рубашку и дала ему покусать.

И она открыла его.

Его тело содрогнулось от первого пореза.Он чуть не оторвался от меня. Звук, который он издал. . . Я никогда не слышал, чтобы такие звуки исходили от чего-либо человеческого. Т’Гатой, казалось, не обращал внимания на то, как она удлиняла и углубляла порез, время от времени останавливаясь, чтобы слизнуть кровь. Его кровеносные сосуды сжались, реагируя на химию ее слюны, и кровотечение замедлилось.

Мне казалось, что я помогаю ей мучить его, помогаю ей поглотить его. Я знал, что меня скоро вырвет, но не знал, почему я еще этого не сделал. Я не мог продержаться, пока она не закончила.

Она нашла первую личину. Оно было толстым и темно-красным от его крови — как внутри, так и снаружи. Он уже съел свою собственную яйцеклетку, но, по-видимому, еще не начал есть своего хозяина. На этом этапе он съел бы любую плоть, кроме плоти своей матери. Не говоря уже о том, что он продолжал бы выделять яды, которые и вызывали отвращение, и насторожили Ломаса. В конце концов, он начал бы есть. К тому времени, как он проест себе путь из плоти Ломаса, Ломас будет мертв или умирает — и не сможет отомстить тому, что его убивает.Между моментом, когда хозяин заболел, и временем, когда его начали есть личинки, всегда был период отсрочки.

Т’Гатой осторожно поднял извивающуюся личинку и посмотрел на нее, каким-то образом игнорируя ужасные стоны человека.

Внезапно мужчина потерял сознание.

«Хорошо, — Т’Гатой посмотрел на него сверху вниз. — Хотел бы я, чтобы вы, земляне, могли делать это по своему желанию». Она ничего не чувствовала. И то, что она держала…

На этом этапе он был без конечностей и костей, примерно пятнадцать сантиметров в длину и два в толщину, слепой и склизкий от крови.Он был похож на большого червя. Т’Гатой вложил его в брюхо ахти, и тот тут же начал закапываться. Он будет оставаться там и есть до тех пор, пока есть что есть.

Прощупав плоть Ломаса, она нашла еще двоих, один из них был меньше и крепче. — Самец! — радостно сказала она. Он умрет раньше, чем я. Он пройдёт через свою метаморфозу и сожмёт всё, что устоит, ещё до того, как у его сестёр появятся конечности. Он был единственным, кто приложил серьезные усилия, чтобы укусить Т’Гатой, когда она поместила его в ахти.

Из плоти Ломаса стали видны более бледные черви. Я закрыл глаза. Это было хуже, чем найти что-то мертвое, гниющее и наполненное крошечными личинками животных. И это было намного хуже любого рисунка или схемы.

«Ах, есть еще», — сказал Т’Гатой, доставая двух длинных, толстых личинок. Возможно, тебе придется убить еще одно животное, Ган. Все живет внутри вас, землян.»

Всю мою жизнь мне говорили, что это хорошее и нужное дело, которое Тлик и Терран сделали вместе — своего рода рождение.Я верил в это до сих пор. Я знала, что роды были болезненными и кровавыми, несмотря ни на что. Но это было нечто другое, нечто худшее. И я не был готов это увидеть. Может быть, я никогда не был бы. И все же я не мог этого не видеть. Закрытие глаз не помогло.

Т’Гатой нашел личинку, которая все еще ела свою яичную коробку. Остатки футляра все еще были соединены с кровеносным сосудом собственной маленькой трубочкой, или крючком, или чем-то еще. Так личинки привязывались и так питались. Они брали только кровь, пока не были готовы к выходу.Затем они съели свои растянутые эластичные оболочки для яиц. Затем они съели своих хозяев.

Т’Гатой откусил коробку с яйцом, слизнул кровь. Ей понравился вкус? Детские привычки умирали тяжело или не умирали вовсе?

Вся процедура была неправильной, чужой. Я бы не подумал, что что-то в ней может показаться мне чуждым.

«Я думаю, еще один», — сказала она. «Возможно, два. Хорошая семья. В наши дни в животном-хозяине мы были бы счастливы найти одного или двух живых». Она взглянула на меня.«Выходи на улицу, Ган, и опорожни свой желудок. Иди сейчас же, пока мужчина без сознания».

Я выскочил, еле успел. Под деревом сразу за входной дверью меня рвало до тех пор, пока не осталось ничего, что можно было бы вывести. Наконец, я стоял, дрожа, слезы текли по моему лицу. Я не знал, почему я плачу, но я не мог остановиться. Я отошла подальше от дома, чтобы меня не заметили. Каждый раз, закрывая глаза, я видел красных червей, ползающих по более красной человеческой плоти.

К дому приближалась машина.Так как землянам запрещалось использовать моторизованные транспортные средства, за исключением определенного сельскохозяйственного оборудования, я знал, что это, должно быть, Тлик Ломаса с Квай и, возможно, терранский доктор. Я вытерла лицо рубашкой, пытаясь взять себя в руки.

«Ган, — позвал Куи, когда машина остановилась. — Что случилось?» Он выполз из низкой, круглой, удобной для Tlic дверцы. Другой землянин выполз с другой стороны и вошел в дом, не говоря мне ни слова. Доктор. С его помощью и несколькими яйцами Ломас мог бы это сделать.

— Т’Хотгиф Тэ? — сказал я.

Водитель тлик выскочила из своей машины и встала на полметра передо мной. Она была бледнее и меньше, чем Т’Гатой, вероятно, рожденная из тела животного. Тлики из терранских тел всегда были крупнее и многочисленнее.

«Шесть детенышей, — сказал я ей. — Может, семеро, все живы. По крайней мере, один самец».

— Ломас? — резко сказала она. Она мне понравилась за вопрос и беспокойство в ее голосе, когда она его задала. Последней связной вещью, которую он произнес, было ее имя.

— Он жив, — сказал я.

Она убежала в дом, не сказав больше ни слова.

«Она была больна, — сказал мой брат, глядя, как она уходит. — Когда я звонил, я слышал, как люди говорили ей, что она недостаточно здорова, чтобы выйти даже ради этого».

Я ничего не говорил. Я оказал любезность Тлику. Теперь мне не хотелось ни с кем разговаривать. Я надеялся, что он войдет — хотя бы из любопытства.

— Наконец-то узнал больше, чем хотел, а?

Я посмотрел на него.

«Не показывай мне ее взгляды, — сказал он.«Ты не она. Ты просто ее собственность».

Один из ее образов. Обрел ли я хотя бы способность подражать ее выражениям?

«Что ты наделал, блевать?» Он понюхал воздух. «Теперь ты знаешь, на что идешь».

Я ушел от него. Мы с ним были близки, когда были детьми. Он позволял мне следовать за ним, когда я был дома, а иногда Т’Гатой позволяла мне брать его с собой, когда брала меня в город. Но что-то случилось, когда он достиг подросткового возраста. Я никогда не знал, что.Он начал держаться подальше от Т’Гатоя. Потом он начал убегать — пока не понял, что «в гостях» нет. Не в Заповеднике. Конечно не снаружи. После этого он сосредоточился на том, чтобы получить свою долю от каждого яйца, попавшего в дом, и присматривать за мной таким образом, что я почти ненавидел его — способом, который ясно говорил, что пока со мной все в порядке, он в безопасности. из Тлик.

— Как это было, правда? — спросил он, следуя за мной.

«Я убил ахти. Молодые съели его».

«Вы не выбежали из дома и не блевали, потому что они съели ачти.

«Я… никогда раньше не видел, чтобы человека разрезали». Это было правдой, и ему было достаточно знать. Я не мог говорить о другом. Не с ним.

— О, — сказал он. Он взглянул на меня, как будто хотел еще что-то сказать, но промолчал.

Мы шли, никуда особо не направляясь. К задней части, к клеткам, к полям.

— Он что-нибудь сказал? — спросил Куи. — Я имею в виду Ломаса.

Кого еще он имел в виду?»Он сказал Т’Хотгиф».

Кви вздрогнул.«Если бы она сделала это со мной, она была бы последним человеком, которому я бы звонил».

«Ты позовешь ее. Ее укус облегчит твою боль, не убивая в тебе личинок».

— Думаешь, меня бы волновало, если бы они умерли?

Нет. Конечно, не стал бы. Буду ли я?

«Дерьмо! — он глубоко вздохнул. — Я видел, что они делают. Ты думаешь, эта история с Ломас была плохой?

Я не спорил. Он не знал, о чем говорит.

«Я видел, как они съели человека, — сказал он.

Я повернулся к нему лицом. — Ты лжешь!

«Я видел, как они съели человека, — он сделал паузу, — это было, когда я был маленьким. Я был в доме Хартмундов и возвращался домой. «Тлик. Земля была холмистой. Я смогла спрятаться от них и наблюдать. Тлик не открывала человека, потому что ей нечем было кормить личинок. Человек не мог идти дальше, а домов вокруг не было. Ему было так больно, что он велел ей убить его, умолял ее убить его.Наконец она это сделала. Она перерезала ему горло. Один удар одним когтем. Я видел, как личинки прогрызают себе путь наружу, а затем снова закапываются, продолжая есть».

Его слова заставили меня снова увидеть плоть Ломаса, паразитирующую, ползущую. — Почему ты мне этого не сказал? — прошептала я.

Он выглядел пораженным, словно забыл, что я его слушаю. — Не знаю.

— Ты начал убегать вскоре после этого, не так ли?

«Ага. Глупо. Бегать по заповеднику. Бегать в клетке».

Я покачал головой, сказал то, что давно должен был сказать ему.«Она не взяла бы тебя, Квай. Тебе не о чем беспокоиться».

— Она бы… если бы с тобой что-нибудь случилось.

«Нет. Она взяла бы Сюан Хоа. Хоа… хочет этого».

— Женщин не берут, — сказал он с презрением.

«Иногда они делают.» Я взглянул на него. На самом деле они предпочитают женщин. Вы должны быть рядом с ними, когда они разговаривают между собой. Говорят, у женщин больше жира для защиты личинок. Но они обычно берут мужчин, чтобы дать женщинам возможность вынашивать собственных детенышей.

«Чтобы обеспечить следующее поколение животных-хозяев», — сказал он, переходя от презрения к горечи.

«Это нечто большее!» — возразил я. Было ли это?

«Если бы это случилось со мной, я бы тоже хотел верить, что это нечто большее.

«Это больше!» Я чувствовал себя ребенком. Глупый аргумент.

— Ты так думал, пока Т’Гатой выковыривал червей из кишок того парня?

«Это не должно происходить таким образом».

— Конечно. Ты не должен был этого видеть, вот и все.И его Tlic должен был это сделать. Она могла бы ужалить его до потери сознания, и операция была бы не такой болезненной. Но она все равно вскрывала бы его, выбирала личинки, и если бы она пропустила хотя бы одну, она отравила бы его и съела бы его изнутри.»

На самом деле было время, когда моя мать говорила мне проявлять уважение к Куи, потому что он был моим старшим братом. Я ушла, ненавидя его. По-своему, он злорадствовал. Он был в безопасности, а я нет. Я мог бы ударить его, но я не думал, что выдержу, когда он отказался дать ответный удар, когда он посмотрел на меня с презрением и жалостью.

Он не позволил бы мне уйти. Более длинноногий, он качнулся впереди меня, и я почувствовал, что иду за ним.

«Мне очень жаль,» сказал он.

Я пошел дальше, больной и разъяренный.

— Послушай, с тобой, наверное, будет не так уж плохо. Ты нравишься Т’Гатой. Она будет осторожна.

Я повернулась к дому, почти убегая от него.

«Она уже сделала это с тобой?» — спросил он, легко не отставая. «Я имею в виду, что ты в подходящем возрасте для имплантации.Она…

Я ударил его. Я не знал, что собираюсь это сделать, но думаю, что хотел убить его. Если бы он не был больше и сильнее, я бы так и сделал.

Он пытался удержать меня, но в конце концов ему пришлось защищаться. Он ударил меня всего пару раз. Этого было много. Я не помню, как спускался, но когда я пришел в себя, его уже не было. Избавиться от него стоило боли.

Я встал и медленно пошел к дому. Сзади было темно. На кухне никого не было.Моя мать и сестры спали в своих спальнях — или притворялись, что спят.

Оказавшись на кухне, я услышал голоса — Тлик и Терран из соседней комнаты. Я не мог разобрать, о чем они говорили, — не хотел разбирать.

Я сел за стол моей матери, ожидая тишины. Стол был гладкий и потертый, тяжелый и хорошо сделанный. Мой отец сделал его для нее незадолго до своей смерти. Я вспомнил, как болтался под ногами, когда он строил его. Он не возражал. Теперь я сидел, опираясь на него, скучая по нему.Я мог бы поговорить с ним. Он делал это трижды за свою долгую жизнь. Три кладки яиц, три раза вскрытых и зашитых. Как он это сделал? Как кто-нибудь это сделал?

Я встал, вынул винтовку из тайника и снова сел с ней. Нужна чистка, смазка.

Все, что я сделал, это загрузил его.

«Ган?»

Она издавала много тихих щелкающих звуков, когда шла по голому полу, каждая конечность щелкала по очереди, когда касалась земли. Волны маленьких щелчков.

Она подошла к столу, подняла над ним переднюю половину тела и прыгнула на него. Иногда она двигалась так плавно, что казалось, она течет, как сама вода. Она свернулась клубком в горку посреди стола и смотрела на меня.

«Это было плохо, — тихо сказала она. — Ты не должен был этого видеть. Так не должно быть».

«Я знаю.»

«Т’Хотгиф — теперь Ч’Хотгиф — она ​​умрет от своей болезни. Она не доживет, чтобы воспитать своих детей. Но ее сестра будет обеспечивать их и Брама Ломаса.»Бесплодная сестра. Одна фертильная женщина в каждом лоте. Одна для поддержания семьи. Эта сестра задолжала Ломасу больше, чем она когда-либо сможет выплатить.

— Значит, он будет жить?

«Да.»

«Интересно, сделал бы он это снова».

«Никто не попросит его сделать это снова».

Я смотрел в желтые глаза, гадая, сколько я там увидел и понял, а сколько только вообразил. «Никто никогда нас не спрашивает, — сказал я, — вы меня никогда не спрашивали».

Она слегка повернула голову.— Что у тебя с лицом?

«Ничего. Ничего важного». Человеческие глаза, вероятно, не заметили бы опухоль в темноте. Единственный свет исходил от одной из лун, светившей через окно в другом конце комнаты.

«Ты использовал винтовку, чтобы стрелять в ахти?»

«Да.»

— И ты хочешь использовать его, чтобы застрелить меня?

Я уставился на нее, очерченную в лунном свете — свернувшееся кольцом изящное тело. — Какая терранская кровь на вкус для тебя?

Она ничего не сказала.

«Кто ты?» — прошептал я. «Кто мы тебе?»

Она лежала неподвижно, положив голову на самый верхний виток. — Ты знаешь меня, как никто другой, — тихо сказала она. — Ты должен решить.

«Вот что случилось с моим лицом, — сказал я ей.

«Какой?»

«Куи подтолкнул меня к тому, чтобы я решил что-то сделать. Получилось не очень хорошо». Я слегка передвинул пистолет, поднес ствол по диагонали к собственному подбородку. «По крайней мере, это было мое решение».

«Как это будет.

— Спроси меня, Гатой.

— Ради жизни моих детей?

Она бы сказала что-то в этом роде. Она знала, как манипулировать людьми, Терраном и Тликом. Но не в этот раз.

«Я не хочу быть животным-хозяином, — сказал я. — Даже твоим».

Ей потребовалось много времени, чтобы ответить. «В наши дни мы почти не используем животных-хозяев, — сказала она. — Вы это знаете».

«Вы используете нас».

«Да. Мы ждем вас долгие годы, учим вас и соединяем наши семьи с вашими.»Она беспокойно шевелилась.»Вы же знаете, что вы для нас не животные.»

Я смотрел на нее, ничего не говоря.

«Животные, которых мы когда-то использовали, начали убивать большинство наших яйцеклеток после имплантации задолго до того, как прибыли ваши предки», — мягко сказала она. «Ты знаешь эти вещи, Ган. А ваши предки, бежавшие из родного мира, от себе подобных, которые бы их убили или поработили, — они выжили благодаря нам.Мы видели в них людей и дали им Заповедник, когда они еще пытались убить нас как червей.»

При слове «черви» я подскочил. Я ничего не мог поделать, и она не могла этого не заметить.

— Понятно, — тихо сказала она. — Ты действительно предпочел бы умереть, чем родить моего детеныша, Ган?

Я не ответил.

— Мне пойти в Суан Хоа?

«Да!» Хоа хотела этого. Пусть она будет. Ей не приходилось наблюдать за Ломасом. Она бы гордилась… Не испугалась.

Т’Гатой скатился со стола на пол, напугав меня почти слишком сильно.

«Сегодня я буду спать в комнате Хоа», — сказала она. И когда-нибудь сегодня вечером или утром я ей скажу.»

Это происходило слишком быстро. Моя сестра Хоа принимала почти такое же участие в воспитании меня, как и моя мать. Я все еще был близок к ней — не то что Квай. Она могла хотеть Т’Гатоя и все равно любить меня.

«Подожди! Гатой!»

Она оглянулась, затем приподнялась над полом почти наполовину и повернулась ко мне лицом. — Это взрослые вещи, Ган. Это моя жизнь, моя семья!

«Но она… моя сестра.»

«Я сделал то, что вы требовали. Я просил вас!»

«Но-»

«Хоа будет легче. Она всегда ожидала, что в ней будут другие жизни».

Человеческие жизни. Молодые люди, которые когда-нибудь будут пить из ее груди, а не из ее вен.

Я покачал головой. — Не делай этого с ней, Гатой. — Я не был Ки. Казалось, что я мог бы стать им, хотя без всяких усилий. Я мог бы сделать Сюань Хоа своим щитом. Было бы легче узнать, что в ее плоти растут красные черви, а не в моей?

— Не делай этого с Хоа, — повторил я.

Она смотрела на меня совершенно неподвижно.

Я отвел взгляд, потом снова посмотрел на нее. — Сделай это со мной.

Я опустил пистолет от горла, и она наклонилась вперед, чтобы взять его.

— Нет, — сказал я ей.

«Это закон, — сказала она.

«Оставь это для семьи. Кто-нибудь из них может когда-нибудь использовать его, чтобы спасти мне жизнь».

Она схватилась за ствол винтовки, но я не отпускала. Меня втянули в стоячее положение над ней.

«Оставь это здесь!» — повторил я.«Если мы не твои животные, если это взрослые вещи, прими риск. Есть риск, Гатой, в отношениях с партнером».

Ей было явно трудно отпустить винтовку. Ее пронзила дрожь, и она издала шипящий звук отчаяния. Мне пришло в голову, что она боялась. Она была достаточно взрослой, чтобы видеть, что оружие может сделать с людьми. Теперь ее детеныш и этот пистолет будут вместе в одном доме. О других пушках она не знала. В этом споре они не имели значения.

«Сегодня вечером я имплантирую первую яйцеклетку», — сказала она, когда я убрал пистолет.— Ты слышишь, Ган?

Почему еще мне дали съесть целое яйцо, в то время как остальным членам семьи пришлось разделить одно? Почему еще моя мать смотрела на меня так, как будто я уходил от нее, уходил туда, куда она не могла идти? Неужели Т’Гатой вообразил, что я ничего не знал?

«Я слышу.»

«Сейчас!» Я позволила ей вытолкнуть себя из кухни, а затем пошла впереди нее к своей спальне. Внезапная настойчивость в ее голосе прозвучала настоящей. «Ты бы сделал это с Хоа сегодня вечером!» — обвинял я.

«Я должен сделать это с кем-нибудь сегодня вечером».

Я остановился, несмотря на ее настойчивость, и встал у нее на пути. — Тебе все равно, кто?

Она обтекала меня и в мою спальню. Я нашел ее ожидающей на диване, который мы делили. В комнате Хоа не было ничего, что она могла бы использовать. Она бы сделала это с Хоа на полу. Мысль о том, что она сделает это с Хоа, теперь беспокоила меня по-другому, и я внезапно разозлился.

Тем не менее я разделся и лег рядом с ней.Я знал, что делать, чего ожидать. Мне всю жизнь твердили. Я почувствовала знакомое жало, наркотическое, слегка приятное. Потом слепое зондирование ее яйцеклада. Пункция прошла безболезненно, легко. Так легко войти. Она медленно извивалась вокруг меня, ее мускулы вытолкнули яйцо из ее тела в мое. Я держался за пару ее конечностей, пока не вспомнил, как Ломас держал ее так. Затем я отпустил, нечаянно двинулся и причинил ей боль. Она издала тихий крик боли, и я ожидал, что сразу же окажусь в клетке внутри ее конечностей.Когда меня не было, я снова держал ее, чувствуя себя странно пристыженным.

— Прости, — прошептал я.

Она погладила меня по плечу четырьмя своими конечностями.

«Тебя волнует?» — спросил я. «Тебя волнует, что это я?»

Она некоторое время не отвечала. Наконец: «Ты был тем, кто делал выбор сегодня вечером, Ган. Я сделал свой давным-давно».

— Вы бы поехали в Хоа?

— Да. Как я могла отдать своих детей на попечение того, кто их ненавидит?

«Это не было… ненавижу.»

«Я знаю, что это было».

«Я боялся.»

Тишина.

«Я все еще жив». Я мог бы признаться ей в этом здесь и сейчас.

«Но ты пришел ко мне… чтобы спасти Хоа».

— Да, — я прислонился к ней лбом. Она была прохладной бархатной, обманчиво мягкой. — И оставить тебя себе, — сказал я. Это было так. Я этого не понимал, но это было так.

Она издала тихий довольный стон. — Я не могла поверить, что совершила такую ​​ошибку с тобой, — сказала она.«Я выбрал тебя. Я верил, что ты вырос, чтобы выбрать меня».

— У меня было, но…

«Ломас».

«Да.»

«Я никогда не встречал землян, которые видели рождение и хорошо его воспринимали. Квай видел такое, не так ли?»

«Да.»

«Терраны должны быть защищены от зрения».

Мне не понравилось, как это прозвучало, и я сомневался, что это возможно. — Не защищен, — сказал я. рождение идет правильно.Все, что мы видим, это Н’Тлик — боль, ужас и, возможно, смерть.»

Она посмотрела на меня сверху вниз. «Это личное. Это всегда было личным делом».

Ее тон удерживал меня от настойчивости — это и знание того, что, если она передумает, я могу быть первым публичным примером. Но я внушил ей эту мысль. Скорее всего, он будет расти, и в конце концов. она будет экспериментировать.

«Вы больше этого не увидите, — сказала она. — Я не хочу, чтобы вы больше думали о том, чтобы меня застрелить.

Небольшое количество жидкости, которое попало в меня вместе с ее яйцом, расслабило меня так же полно, как и бесплодное яйцо, так что я мог вспомнить винтовку в своих руках и свои чувства страха и отвращения, гнева и отчаяния. Я мог вспомнить чувства, не оживляя их. Я мог бы рассказать о них.

— Я бы не стал тебя стрелять, — сказал я. Не ты. Она была взята из плоти моего отца, когда он был в моем возрасте.

— Ты мог бы, — настаивала она.

«Не ты». Она стояла между нами и своим народом, защищая, переплетаясь.

— Ты бы уничтожил себя?

Я двигался осторожно, чувствуя себя неловко. — Я мог бы это сделать. Я почти сделал это. Это Куи «в гостях». Интересно, знает ли он».

«Какой?»

Я не ответил.

«Теперь ты будешь жить».

«Да». Берегите других, говорила моя мать. да.

«Я здорова и молода, — сказала она. — Я не оставлю тебя, как остался Ломас — один, Н’Тлик. Я позабочусь о тебе. Вернуться к началу

корчиться в предложении | Примеры предложений из Кембриджского словаря

Эти примеры взяты из корпусов и из источников в Интернете.Любые мнения в примерах не отражают мнение редакторов Кембриджского словаря, издательства Кембриджского университета или его лицензиаров.

Извивающаяся змея, проходящая через этот предмет, явно не является частью статического церемониального бара.

Мы видим, как мир корчится в чистилище, созданном им самим.

Мы видим, как мир корчится в чистилище, созданном им самим.

Наверняка наша страна, если смотреть с воздуха, будет похожа на череду извивающихся, переплетающихся змей.

Полиция не поверила, что у нее эпилепсия, так как она не корчилась на полу.

Другими словами, ребенок корчится в агонии во время этих процедур.

С тех пор вся организация увядала и корчилась, производя все менее и менее эффективные отчеты.

Пока жертва корчится до смерти, за ним наблюдают братья-офицеры.

Он говорил об этих животных, привлекательных маленьких созданиях — они действительно таковы — корчащихся в агонии.

Существуют и другие тесты, известные как тесты на корчи, цель которых просто подсчитать, сколько раз животное корчится от боли, прежде чем оно умрет.

Они вырвали богатство из земли, которая теперь корчится, вздымается и оседает, а дома выглядят так, как будто они были на гулянке.

Простагландины требуют, чтобы ребенок появился на свет через роды, которые могут продолжаться часами, и в результате он может корчиться в агонии.

Это законы, которые не похожи на внутренние законы, которые могут оставаться неизменными, но взаимодействуют с изменяющимися законами других стран и представляют собой постоянно извивающийся клубок.

Вы видели сжатые губы, глаза-бусинки, острые вопросы, корчащуюся в кресле жертву — дыхание и воздух тоталитаризма.

Почему этот другой корчится в агонии?

На следующий день он был в лихорадке и корчился от боли.

Википедия